Kovner

на широких полях Диалога музыковеда и писателя, барда бардов Владимира Фрумкина с математиком, поэтом, музыковедом, писателем и задушевно-советско-песнетологом Борисом Кушнером, проведённого с нарастающим полемическим задором

''Полемика: письменный, учёный спор;

перебранка''.

Вл. Даль. Толковый словарь, 1882.

''И каждый праздник, круглый год

Пьёт у портрета и поёт

Народ!''

Беранже. Царь Додон, 1813

1. Знакомство с авторами.

Мне было страшно интересно читать переписку Фрумкина и Кушнера – двух замечательно одарённых, чрезвычайно эрудированных людей. Фрумкина я знаю почти 40 лет. Сначала как зритель я видел его на сценах молодёжных клубов Ленинграда, а в 1972 году Александр Галич познакомил нас, и мы стали друзьями на всю жизнь. Естественно, я прочёл всё, что им когда-либо было написано, и много раз слушал и организовывал его выступления. Бориса Кушнера я, к сожалению, лично не знаю, С колоссальным интересом я прочёл и храню его Моцарта и Сальери – образец внимательного исторического исследования, поддержанного его мощной математической логикой. Видел и слышал его всего один раз, когда он выступал в Мичигане со своей книгой ''Причиной печали''. Есть у меня ещё одна его книга ''Стихи и переводы'', 1993 года издания. Совсем недавно я прочёл его эссе о советских песнях – приблизительно тот же материал, что я нашёл в нынешней переписке. На Интернете нашёл его портрет - спокойное, умное лицо. К моему удивлению и огорчению, время от времени тон его полемических заявлений становится нетерпимым, высокомерным и язвительным, если что-то в высказываниях Фрумкина ему не по вкусу.

2. Кушнер о Бродском.

Особенно, когда это касается Иосифа Бродского. На абсолютно невинное воспоминание Фрумкина: ''Впервые на это обратил внимание Иосиф Бродский, когда мы встретились с ним в Нью-гемпшире у Льва Лосева в середине 80-х годов'', Кушнер отвечает грубым презрительным окриком: ''Сам Бродский сказал! Лично сказал''. Далее следует ещё более грубая реакция на, по-моему, верное замечание ''Социалистический китч по прошествии времени может казаться забавным, но его скрытое содержание – рабство, рабское состояние, сотворившее картину художника, стремление вернуть в рабское состояние соблазнительной лживой картинкой наивного зрителя'': ''Наконец, Лосев. Тут уж – просто руками развести. Да, если уж я не зажмурился от нестерпимого сияния самого Бродского, неужели испугаюсь бродсковеда. Ну, и уродливое слово! Впрочем, какова наука, таково и название. Лосев – интересный виртуозный версификатор, далеко превосходящий своего кумира Бродского в этом отношении. От оценки художественной стороны его стихов я воздержусь''. (Согласен с Кушнером: бродсковед – уродливое слово; куда лучше звучало бы – мокроусовед или пахмутолог, ну, уж хотя бы почётней!)

Справка: ''Версификатор – тот, кто легко слагает стихи, но лишён поэтического дара''. Ожегов, 1999. Одно из определений слова Версификатор в словаре Ушакова, 1935: ''Стихослагатель, лишённый поэтического дара (с оттенком пренебрежения). Короче, умудрился Фрумкин сослаться на двух стихоплётов!

Опуская Бродского до уровня жалкого стихоплёта, на каком же Олимпе видит себя Борис Кушнер. Боюсь, что ему там одиноко. ( It’s lonely at the top.) По этому поводу вспоминаю такой детский стишок современного американского детского поэта Джека Прилатского, который начинается словами (перевод мой):

I’m the Single Most Wonderful Person

I Know

I’m the single most wonderful person

I know,

I’m witty, I’m charming, I’m smart,

I’m often so brilliant I actually glow,

I’m a genius in music and art.

Я Самый Замечательный из Всех,

Кого Я Знаю.

Я самый замечательный.

Ну, кто со мной сравнится?

Я весел, остроумен и умён.

Я просто ослепительный,

вот-вот начну светиться,

А в музыке я гений всех времён.

Ведь мог бы Кушнер просто сказать: ''да, не люблю я Бродского'', и я бы его понял. У Бродского было достаточно много критиков, которым не нравились или его стихи, или его эссе. Но Кушнеру надо было смешать Бродского с вы-знаете-чем.

И получается, что в марте 1964 года литературные эксперты Грудинина, Адмони и Эткинд, рискуя своей репутацией, защищали в т.н. народном суде ''тунеядца'' Бродского из чистого альтруизма. Анна Андреевна Ахматова приветила ''рыжего'' с тремя его друзьями Рейном, Найманом и Бобышевым у себя в ''Будке'' в Репино, чтобы за красивые глаза помочь сделать ''Рыжему'' биографию. Власти предержащие отправили тунеядца-стихоплёта в ссылку, чтоб поучился стишки слагать и тоже ''делать рыжему биографию''. Сотни критиков во многих странах бросились хвалить или ругать его стихи из любви к хору (jumped on the bandwagon). Нобелевскую премию ему отвесили исключительно по политическим соображениям и т.д. и т.п.

Да, уж рубанул Борис с плеча шашкой и до пупа…

Когда критик начинает говорить в таком тоне, я начинаю подозревать, что критика не обязательно относится к стихам, а есть в этом что-то глубоко личное. В 2004 году в статье ''Вернётся ли маятник?'', как всегда умной и интересной, Кушнер говорит о Бродском хоть и достаточно резко, но намного мягче, признавая у него какое-то творческое лицо. ''Северные стихи Бродского действительно хороши, он на мгновение сбрасывает с себя маску, просто приросшую к его творческому лицу, и говорит словами простыми, от сердца идущими''. Кушнер, правда, не разъясняет, о какой маске – речь. И далее, хотите - верьте, хотите – нет, Кушнер цитирует Льва Лосева! Внимательное прочтение этой статьи подсказывает возможную разгадку неприязни Кушнера к Бродскому и…к Галичу. Еврейская тема чрезвычайно близка Кушнеру (как и мне). Я надеюсь, многие читали мощные письма Кушнера антисемиту Шафаревичу. Возможно, что Кушнер не может простить Бродскому его нейтральность по отношения к еврейству (мне кажется, в духе Мандельштама и Пастернака), а Галичу - тот факт, что он крестился. Статья ''Вернётся ли маятник?'' – в какой-то мере ответ некоему Вл. Бондаренко, утверждающему о якобы отказе Бродского от еврейства, по словам самого Кушнера сильно преувеличенному. Я опросил несколько друзей Бродского; по их словам, он со школьных лет вёл себя нейтрально, но никогда от еврейства не отказывался. Бондаренко упивается тем, что Бродский отказывался выступать в синагогах. ''Что тут сказать?''- пишет Кушнер. ''Я неплохо знаком с еврейским мещанством. Полагаю, что мещанство русское ничем не привлекательнее. Просто с нас, евреев, спрос особенный…Я сталкивался в синагогах с бестактностью, чудовищной безвкусицей в искусстве. И опять: не только, отнюдь не только в синагогах можно такое наблюдать. Бродскому, очевидно, не достаёт великодушия, широты души, чтоб подняться над мелком раздражением… Вопрос о литературном наследии Бродского я оставлю сейчас в стороне. Это установит время, а не г-н Бондаренко''.

Вот это, последнее, сказано абсолютно точно! Я могу только добавить: ''…и не г-н Кушнер''.

Я прекрасно понимаю отказ Бродского читать стихи в синагогах, по-видимому, случайным людям, возможно приглашавшим его из-за его статуса знаменитости. Тем более, что мы просто не знаем обстоятельств дела.

- Отступление о синагогах в моём районе: некоторые из местных синагог настолько реформированы, что следов религиозности там почти не осталось. В одной из довольно крупных синагог в городе Farmington Hills раввин Др.Вайсс спокойно заявил в местном журнале Jewish News, что он – атеист(!), а синагога – это просто еврейский культурный центр для поддержания еврейских традиций.-

Что касается Галича, я не раз видел его в домашних концертах и в кругу его близких друзей, и наедине – у него дома. Могу смело утверждать, что он никогда ни словом, ни делом не отказывался от еврейства и чувствовал его не менее остро, чем любой из нас. Читайте поэму Галича ''Кадиш'', стихи ''Тум-балалайка'', ''Опыт отчаянья'', ''Воспоминания об Одессе'', ''Засыпая и просыпаясь''…А его отношения с религией – это его глубоко личное дело. Было бы интересно узнать отношение Кушнера к поэзии Мандельштама и Пастернака, у которых, насколько я знаю, еврейство никогда не было краеугольным камнем их жизни.

Если я не прав, и всё, что я написал здесь по поводу Бродского и Галича, это просто мои домыслы, я прошу у Кушнера прощения, но, повторяю, его презрительно грубый тон просто заставляет меня подозревать, что в его отношениях к Бродскому и Галичу есть что-то глубоко личное.

Заканчивая эту тему, хочу привести одно стихотворение Иосифа Бродского, посвящённое Барышникову, и цитированное бесчисленное количество раз в разных статьях о балете, который я люблю больше всех других искусств.

Михаилу Барышникову

Классический балет есть замок красоты,

чьи нежные жильцы от прозы дней суровой

пиликающей ямой оркестровой

отделены. И задраны мосты.

В имперский мягкий плюш мы втискиваем зад,

и, крылышкуя скорописью ляжек,

красавица, с которою не ляжешь,

одним прыжком выпархивает в сад.

Мы видим силы зла в коричневом трико,

и ангелы добра в невыразимой пачке.

И в силах пробудить от элизийской спячки

овация Чайковского и К.

Классический балет! Искусство лучших дней!

Когда шипел ваш грог и целовали в обе,

и мчались лихачи, и пелось бобэоби,

и ежели был враг, то был он – маршал Ней.

В зрачках городовых желтели купола.

В каких рождались, в тех и умирали гнездах.

И если что-нибудь взлетало в воздух,

то был не мост, а Павлова была.

Как славно в вечеру, вдали Всея Руси,

Барышникова зреть. Талант его не стерся!

Усилия ноги и судорога торса

с вращением вкруг собственной оси

рождают тот полет, которого душа

как в девках заждалась, готовая озлиться!

А что насчет того, где выйдет приземлиться, –

земля везде тверда: рекомендую США.

1976

Мне очень нравится это остроумно ироническое стихотворение, одновременно очень кратко, но точно описывающее балет. Для меня любопытна также неожиданная ссылка Бродского на Велимира Хлебникова, которым я страшно увлекался в юности (''Крылышкуя золотописьмом/ тончайших жил/ кузнечик в кузов пуза уложил/ тончайших много трав и вер…'', а также ''Бобэоби пелись губы…''). Интересно, что на слова этих и ещё четырёх стихотворений Хлебникова российский композитор Сергей Самуилович Беринский (1946 -1998) написал ''Шесть песен Хлебникова''.

3.Тон полемики.

Касательно грубых окриков, досталось и самому Фрумкину: ''Никак Вы не можете стряхнуть с себя липкие советские лапы и посмотреть на песни попросту. Может быть, Вам не достаёт той внутренней свободы, о которой Вы так горячо пишете?''

Да уж, надо обладать поистине колоссальным запасом внутренней свободы, чтобы стряхнуть Фрумкина в липкие советские лапы. Хочется верить, что сказано это сгоряча, и, прямо скажем, не очень-то подходит для дружеской беседы, каковой представлена эта переписка в начале публикации. Кто-то назвал письма Кушнера Шафаревичу воинственной публицистикой, что в том случае было, как раз – к месту. Здесь такой воинственный стиль привёл к тому, что дружественная беседа превратилась в такую острую полемику, что стала напоминать бой боксёров, да ещё и без перчаток. Надеюсь, что время прошло, и эта ''дружеская беседа'' не испортила отношений между участниками.

Хотя читать эту полемику было интересно, но она ведь ни к чему не привела. Участники остались при своих мнениях.

4. Политическая составляющая советских песен.

Пора уже мне перейти к главной теме полемики – песне.

Владимира Фрумкина удивляет, что Кушнер говорит о прошлом (видимо, в их предыдущих беседах) в смягчённом примирительном тоне, как о делах давно минувших дней. Удивляет то, что он не видит или не обращает внимания на социально-политическую составляющую песни, не придаёт значения тому, что советская песня служила злу, помогая зловещему советскому строю своим т.н. оптимизмом, т.н. патриотизмом и лирикой лучших песен успокоить людей, примирить их со своей судьбой, красиво и музыкально вдолбить в их головы, что лучше советского строя на свете нет и быть не может, и только в этой стране так вольно дышит человек.

После прочтения всей полемики меня это ничуть не удивляет, но легко быть умным задним числом, признаю. Что касается песен, участники полемики живут в двух параллельных мирах, которые, по определению, не пересекаются, и в этом нет ничего странного и ничего страшного. Разные вкусы и пристрастия, разное ощущение жизни и разный жизненный опыт, включая образование и воспитание – всё это звучит как общие места, но ведь так оно и есть. Хотелось бы, чтобы лучшие советские песни и, расширяя этот список, лучшие песни, написанные в советское время, включая лучшие песни бардов, остались бы на века, так же, как и лучшее из классической музыки. И они, возможно, останутся, но только в академических библиотеках, ибо у каждого времени - свои песни! Мы прожили уже достаточно времени, чтобы в этом убедиться, но об этом я напишу позже.

Вернусь к жизненному опыту участников. Например, Кушнер обращается к воспоминаниям детских лет:

''Вот эпизод из моего детства. Я в младшей группе пионерского лагеря. Вечер с особым, неописуемым вечерним сквозняком из полей за оградой. Как в песне (не бардовской) «Снова замерло всё до рассвета»… Ветер этот переполнен ароматами трав, далёкого дыма, Б-г весть ещё чего. Простор физический и душевный – необычайный. И весь он пронизан едва слышной песней: «Гудками кого-то зовёт пароход»… И я вижу этот пароход во влажной дали, как бы с речного обрыва, и это меня он зовет, – не знаю, куда, но так и хочется полететь ему навстречу. И в том же лагере пою за вожатой: «Каким ты был, таким остался», совсем не понимая женской любовной иронии замечательной песни Дунаевского-Исаковского. Все тогда это пели…''

Я бы не поверил даже в возможность существования такого романтического музыкального мальчика, если бы Борис не рассказал об этом. Сколько таких мальчиков рождается на земле и на российской земле, в частности? Один на сто тысяч или один на миллион; наверно, не больше, чем на земле рождается моцартов. Видимо, в Кушнере на всю жизнь сохранился этот романтический мальчик, обогащённый годами бессмертной классической музыкой. Не случайно, если он слышит в какой-то песне перекличку с классической мелодией, то этой песне – цены нет. Любопытна эта почти одержимость Кушнера в поиске явных и неявных ассоциаций между мелодиями песен и мелодиями классических произведений. Может быть, для него это стало чем-то вроде решения кроссвордов для людей ординарных. Правда, мне неясно, о чём говорит существование этих ассоциаций: эти звуки, мелодии витают в воздухе, заполняя головы композиторов, и те бессознательно вводили их в свои работы, или советские композиторы при удобном случае бессовестно ''тянули'' классические мелодии, ничем не рискуя. (Попробуйте отыскать ещё одного такого Кушнера!) Впрочем, на днях мне позвонил мой друг, художник, который, работая, всегда слушает классику или джаз. Он сказал, что слушал скрипичный концерт Бриттена, и вдруг в этой музыке явно прозвучала мелодия из песни Пахмутовой ''Опустела без тебя земля…'' Если это так, вот ещё одна ассоциация в коллекцию Кушнера.

Я думаю, что в этом романтическом музыкальном мальчике и кроется секрет разницы между Фрумкиным и Кушнером в отношении к социально–политическому значению песни.

Кроме того, разница в возрасте тоже могла сыграть свою роль, чего не отрицает, в конце концов, и сам Кушнер. Я на четыре года старше Бориса, и даже эти четыре года могли повлиять на наше становление. Расскажу один эпизод из моей жизни. Во время ''Дела врачей евреев'' мне было 16 лет. На более 40 учеников я был единственным очевидным и открытым евреем. В классе было 3-4 неплохих рисовальщиков, и от парты к парте в моём направлении потянулись рисуночки, которые рисовал некто по фамилии Виноградов. На рисуночках неминуемая Саррочка в окружении Раппопортов в разных вариациях делала укол с ядом в задницу толстомордого Жданова (все имена были надписаны). К чести части моих соучеников я увидел, что один из них, стал рвать и выбрасывать эти рисуночки, я вскоре их поток и вовсе прекратился, когда наш другой художник, сохранив на рисунке Жданова, заменил фамилию Раппопорта на Виноградова (среди врачей евреев был арестован и русский – Виноградов).

После уроков кто-то пытался устроить мне ''облом'' (словечко тех лет), т.е. избить меня, но мальчик я был компанейский и спортивный, и через пару минут ''облом'' превратился в общую драку, а про меня и вовсе забыли. Следующие пара месяцев были ужасными. Я помню, что особенно боялся ездить в трамваях. Всякий раз находился какой-нибудь пьянчуга, который, увидев меня, разъяснял пассажирам, что надо бы было сделать с такими жиденятами. Забавно, что это толкнуло меня на многолетние успешные занятия самбо. Впрочем, когда ''Дело'' закрылось, один из одноклассников весело орал на весь класс: ''У Машук отняли орден Ленина и толстые длиннющие трико''. Мой отец, коммунист ленинского призыва, во время блокады сжёг все книги, кроме Собрания сочинений Пушкина, 2-го издания Собрания сочинений Ленина и ''Истории партии'' середины 30-х годов. Прочитав эту Историю и хронологические комментарии к Собранию Ленина, я к концу десятого класса был убеждён, что нам безжалостно врут. Была ещё парочка событий в те годы моей жизни, что запомнились мне до мельчайших подробностей. Затем после реабилитации вернулся из лагеря мой дядя – подполковник, профессиональный военный и описал нам свой путь сначала до Берлина, затем назначение комендантом какого-то немецкого города, а затем – путь из Германии в Кыштым (вместе со своей воинской частью), на Урал, на одну из строек коммунизма. Доклад Хрущёва был для меня последней каплей. Хоть спичку подноси. Прошу прощения за длинный рассказ, но это имеет отношение к моим выводам. Хотя я согласен с Кушнером, что возраст это не всё. Он пишет, что был скептиком с раннего детства, но не стал диссидентом. Позволю себе маленькое отступление. Природный скептицизм очень полезен для учёного и, наверно, сыграл свою роль в научной математической карьере Кушнера. Однако, в каждодневной жизни и, особенно, в политике скептицизм может быть и полезен и вреден. Скептик, ставя всё под сомнение, с бесчисленными ''Что если?'' может придти к аналитическому параличу (paralysis of analysis), т.е. анализировать что-либо до тех пор, пока нужда в этом что-либо не исчезнет. Например, если Галич говорит: ''Хочешь выйти на площадь?/ Можешь выйти на площадь/ в тот назначенный час?'' – что скажет скептик? ''А зачем, а к чему это приведёт? А будет ли толк от этого?'' и т.д., и, естественно, останется дома и будет точно таким же соучастником, как любой другой человек – не скептик. Я не знаю, как природный скептицизм повлиял на Бориса. Скептик или не скептик – музыка и математика, видимо, взяли своё и заполнили всю его жизнь. Как многие другие, он мог видеть и даже ненавидеть каждодневную ложь в жизни советской страны, мог презирать вождей и толпу, мог даже скептически смотреть на тех, кто как-то сопротивлялся (всё равно ни к чему не приведёт), но всё это не оставляло следа в его душе – по сравнению с музыкой! В результате Кушнер построил себе сознательно или бессознательно замечательно красивый музыкальный замок, заполненный звуками бессмертной классики с комнатой для задушевной советской песни. Отсюда такие уверенные заявления: ''…Миллионы людей, напевающие Катюшу…'' (вот именно – миллионы) или ''Именно так мы поём трёх танкистов (мы, видимо, - те же миллионы). Впрочем, имеет смысл привести эту цитату полнее, т.к. она яснее показывает отношение Кушнера к песне. ''В удавшейся музыкально песне музыка часто совершенно перевешивает слова. Миллионам людей, напевающих, «Катюшу», нет никакого дела до «бойца на дальнем пограничье», а само имя, видимо, вызывает смутные ассоциации с какой-то русской экзотикой. Даже у тех, кто поёт песню «со словами», они часто утрачивают начальный смысл, служат просто опорой для пения или вызывают улыбку полным несоответствием переживаемому времени''. Музыка, музыка, музыка. Есть подходящие слова – хорошо, нет- в музыкальном замке Кушнера есть достаточно места и для ''Песен без слов''. И ясней становится его реплика: ''Какой вы информации ждёте от песни? Это же не телефонная книга''.

Признаюсь, что советская песня всегда была за пределами моих интересов, хотя я неминуемо слушал её, как все. Хотя мы очень часто ходили в Филармонию, после гастролей Everyman Opera ''Порги и Бесс'' и спектакля ''Моя прекрасная леди'', мои музыкальные интересы довольно сильно сдвинулись в сторону джаза, и на вечеринках я играл мелодии из т.н. трофейных фильмов, таких как Серенада солнечной долины и др. и бесконечные вариации буги-вуги. В 1958 г. я получил записи, возможно, самого первого домашнего концерта Окуджавы в Ленинграде, и его песни захватили меня на всю жизнь. Как я описывал в моих воспоминаниях ''Золотой век магнитиздата'', которые в несколько сокращённом виде были опубликованы в 2004 году в журнале ''Вестник'', в последующие годы я записывал во многих домашних концертах выступления Окуджавы, Высоцкого и Галича. Позднее в 1976 -77 г.г. я помог Директору YMCA–Press Владимиру Аллою подготовить к изданию в Париже 40 кассет записей и 4 тома текстов ''Песни русских бардов''. Естественно, что отношение Фрумкина и Кушнера к песням бардов и вопрос о том, что пели/ слушали и поют/ слушают в наше время, привлёк моё внимание в обсуждаемой полемике. Позиция Фрумкина абсолютно ясна – он посвятил бардам большую часть своей жизни. Так же очевидно – как советская песня была за пределами моих интересов, песни бардов оказались за пределами интересов Кушнера. Особенно, песни Галича, большинство из которых носят остро политический характер. Кушнер пишет: ''А в школьные годы я опять-таки был занят своей математикой, рифмами и романтическими волнениями юности. Окружающая политическая жизнь была как-то на задворках моего сознания''. Легко предположить, что и следующие лет десять ничего драматически не изменилось в увлечениях Кушнера, и уж, во всяком случае, песни политического характера точно оказались на задворках его сознания.

Борис Кушнер: ''Несколько слов о гитарной песне. Никоим образом не считая моё знакомство с этим жанром обстоятельным, рискну всё же высказать предположение – вопрос. Не педалируете ли Вы здесь чересчур так же, как с ''советской'' песней политическую составляющую? Несомненно, определённый протест в этом движении был, но с расстояния времени он видится мне незначительным. Думаю меньшим, чем в самодеятельных собраниях поэтов у памятника Маяковского в Москве''. Это с расстояния времени!!! А что же он чувствовал в то время? ''Тогда же в шестидесятых, насмотревшись на этих ''героев нашего времени'', я писал…'', и дальше следует его стих, обращающийся к Маяковскому, где есть такие строки: ''Ты же и сам любил подурачиться/ прописать луну над унитазом…'' Что Кушнер умеет мастерски делать (среди прочих его талантов), это – обливать презрением. Очевидно, вся эта политическая ''возня'' его просто раздражала. Попал в г----, сиди и не чирикай.

Прослушал несколько песен Галича, не услышал хрустальных мелодий, не заметил никаких ассоциаций ни с Бахом, ни с Кабалевским и отбросил за ненадобностью. А тут Фрумкин, понимаешь, домогается…

Черновик Эпитафии. Галич.

Худо было мне, люди, худо…

Но едва лишь начну про это,

Люди спрашивают – откуда,

Где подслушано, кем напето?

Дуралеи спешат смеяться,

Чистоплюи воротят морду…

Как легко мне было сломаться,

И сорваться и спиться к черту!

Не моя это вроде боль,

Так чего ж я кидаюсь в бой?

Я вела меня в бой судьба,

Как солдата ведёт труба!

И т.д.

5. Кушнер и барды.

Посмотрите, как внимательны, детальны, продуманы выступления Кушнера о советской песне, с бесчисленными музыкальными и поэтическими цитатами, что показывает энциклопедическое знание им этих песен. Настолько же невнимательны и непродуманны, а часто и попросту презрительны или язвительны его комментарии к песням бардов.

Для Булата у Кушнера нашлась одна фраза: ''Среди бардов сердце моё сразу же было отдано Булату Окуджаве''. Замечательно! И ни одой цитаты. А мог бы вспомнить:

''Эта женщина, увижу и немею…''

''На Россию одна моя мама,

Ну, а что она может одна…''

Под управлением любви…''

На ладони моей всё качается…''

И так без конца… Одна песня лучше другой.

Что касается Высоцкого, вот всё, на что хватило Кушнера:

'' Но можно и в духе талантливой стилизации самого барда продолжать –

А настанет лето – ты ещё вернёшься,

Ну, а я себе такую бабу отхвачу,

Что тогда ты, стерва, от зависти загнёшься,

Скажешь мне: ''Прости!'' - а я плевать не захочу.

Высоцкий мог быть осторожнее: далеко не всё, сочинённое им самим относится к перлам искусства''. Вот и всё. Как первое предложение без всякого перехода соотносится с последним, ума не приложу.

Ну, а Галича Борис Кушнер раздавил одним ударом и похоронил раз и навсегда:

''Политической резкостью (не силой, только резкостью – комм. ВК) выделялся, пожалуй, Галич. Должен признаться, рискуя Вас обидеть, что этот беранжеров бард мне представляется почти полным анахронизмом. Музыки у него вообще нет, - это скорее мелодекламация под два-три гитарных аккорда. Отдавая должное неистощимому остроумию, мастерству поэта-певца, замечу всё же, что сочинённое ''на злобу дня'' обыкновенно с этой злобой и уходит, по крайней мере, из реального обихода, оставаясь (в лучшем случае) полем для профессиональных исследователей. Линия ''Клима Петровича'', по моему, продолжает гоголевскую традицию. Да только злее. И (возвращаясь к сказанному выше) ни тени сочувствия ''маленькому человеку''…Признаюсь, мне просто скучно слушать Галича сегодня – исключение (для меня) составляет действительно за сердце берущая песня ''Мы похоронены где-то под Нарвой'' и поэма ''Кадиш''…'' Далее последуют ещё реплики по поводу Галича, которыми Кушнер забивает последние гвозди в гроб Галича. К этому я вернусь позже. Не знаю, в устах Кушнера ''беранжеров бард'' – это комплимент или, как раз, наоборот. Я люблю Беранже; его песни - это кладезь для цитирования и в наше время, а один из его тостов я постоянно использовал по обе стороны океана:

''Ведь, послушайте: до времени- поры

Все провалимся мы в тартара-рары.

А затем, что надо жить -

Стало: девушек любить,

Ну и … пить!''

Короче, скучно слушать Галича сегодня.

''Над кругом гончарным поёт о тачанке

Усердное время – бессмертный гончар,

А танки идут по вацлавской брусчатке,

И наш бронепоезд стоит у Градчан''.

Тем более что их танки уже идут по Горийской брусчатке славной Грузии – скучно! И вообще, Галич – анахронизм!

Куда веселее: ''Эх, тачанка, растачанка/ наша гордость краса/ пулемётная тачанка/ все четыре колеса!''

Ефим Эткинд: ''И тысячи людей … на первомайских демонстрациях с весёлым бессмыслием распевали песню о тачанке…''

6. Полемика о песнях бардов.

Фрумкин начинает полемику короткими цитатами.

Окуджава: ''До этого в большом ходу были песни официальные, холодные, в которых не было судьбы; песни, проникнутые дешёвым бодрячеством (это называлось оптимизмом), примитивными стандартными риторическими мыслями о Москве, о человеке, о родине (это называлось патриотизмом). Я стал петь о том, что волновало меня…''

Галич: ''…Да и название у неё отвратительное – массовая песня!''

Высоцкий: ''Есть, например, песня, которая начинается так: На тебе сошёлся клином белый свет. На тебе сошёлся клином белый свет. На тебе сошёлся клином белый свет. Но пропал за поворотом санный след…'' Никакой информации. И два автора там''.

''Расцветали розы и тюльпаны, поднималось солнце над рекой…''

(Позже то же самое писал Ефим Эткинд, добавив к обсуждению романтические песни вне времени и пространства, такие, как знаменитые ''Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка – это флаг корабля!'' или ''А ну-ка, песню нам пропой весёлый ветер''.)

7. Галич о массовой песне.

Ума не приложу, как из пяти-шести слов Галича ''…Да и название у неё отвратительное – массовая песня!'' Кушнер, перефразируя Галича, умудряется сделать уникальный вывод:

''Высказывание Галича отдаёт барством, презрением к простым людям, поющим эти «отвратительные» песни. Не сотвори себе кумира!''

Но разве не было слово ''массовое'' в России равносильно ширпотребу (замечательное советское словцо!). Надеюсь, выходцы из России ещё помнят качество советского ширпотреба. Понятие массового производства естественно в применении, скажем, к автомобилям. Массовое производство может создать замечательные машины – произведения искусства , скажем, ''Ягуар'' или ''Мустанг''. Для песни понятие ''массовая'' действительно уродливо, отвратительно и ассоциируется с уродливыми спичечными коробками на колёсах, которые были мечтой советских автомобилистов. Я, проработав более десяти лет в разных студиях Форд'а среди художников, создающих концепции автомобилей, и конструкторов, доводящих эти концепции до производства, увидел однажды в Канаде ''Жигули'' и поразился уродливости этой машины. То же самое было и с советской массовой песней. Сколько было композиторов в СССР? К сожалению, я не смог найти эту цифру. Но на Интернете я нашёл, что только в Союзе Композиторов Москвы в 2003 году было 456 именно композиторов, остаток распавшегося Союза. Легко предположить, что по всей стране были тысячи композиторов; значит, сочинялись многие и многие тысячи песен. Сколько в этом потоке массового песенного ширпотреба было ‘'Лексус'ов'' или ''Порш'ей''? Сколько сможет насчитать Борис песен, под которыми он бы мог подписаться, - 50, 60? В момент пика расцвета бардовской песни, пожалуй, самый известный в России коллекционер Михаил Крыжановский имел песни 104 авторов. Кушнер прав, конечно, среди них была масса графоманов (я специально использовал слово ''масса''). Булат как-то заметил о них: ''Ну, это уже совсем другая полочка''. Давайте отбросим графоманов, скажем, 90 авторов. Среди оставшихся – Окуджава, Галич, Высоцкий, Ким, Городницкий, Кукин, Визбор, Матвеева, Алмазов, Егоров, Клячкин… Я, естественно, не ставлю их всех на один уровень. Тем не менее, каков процент попадания в хорошую или очень хорошую песню у этих бардов по сравнению с советской массовой песней? Я думаю, что ответ очевиден.

8. Галич и ''маленькие'' люди.

Вернёмся к уникальной фразе Кушнера: ''Высказывание Галича отдаёт барством, презрением к простым людям''. Одной этой фразы достаточно, чтобы понять, что Кушнер не знает песен Галича и, вероятней, всего практически ничего не слышал (или слушал в одну десятую уха). Ведь героями песен Галича как раз и были простые, ''маленькие'' люди, жизнь которых, их страдания, муки и тревоги, их унижения и маленькие радости сумел почувствовать Галич. Он пел о работягах, зеках, солдатах, алкашах, мелких чиновниках, гулевых шоферах, об ударниках коммунистического труда, о чекистах – пенсионерах…

Корней Иванович Чуковский: ''…Какие чудесные стихи! С каким изящным мастерством поэт строит свои баллады – так, что и мастерства никакого не видать. Сильные, фольклорные, классические по своей строгой конструкции стихи, как прекрасно знает поэт своих героев – людей из низовых слоёв – и с какой естественностью перевоплощается в них!''

''Поэт – не пророк и не вероучитель. Но он способен чувствовать искренне и универсально, не за одного себя''. Это сказано о Галиче. (Не могу вспомнить, но, кажется, это сказал Лев Венцлов.)

Галич – это театр одного актёра; его песни – это трагедии, комедии, истории из жизни маленьких людей и трагедии из жизни Пастернака, Ахматовой, Зощенко, Мандельштама…Я вспоминаю Галича, когда слушаю Country music (стилизованная народная песня, особенно, западных и южных штатов Америки), где каждая песня – это небольшая история, прямо из жизни. Это ещё и к вопросу об информативности песен.

9. Об информативности песен.

Помните реплику Высоцкого по поводу ''На тебе сошёлся клином белый свет''. Вот реакция Кушнера: ''Высказывание Высоцкого тоже глубиной не блещет. Какую собственно информацию он ищет в песне? Не телефонная книга всё-таки. Да, кстати, в цитированной им слабой песне вполне ясно, о чём идёт речь. Песня информативна. Ромео любит Джульетту, свет клином на ней сошёлся, ни спать, ни кушать не может. А она села себе в сани и укатила в соседнюю Венецию. И след исчез за поворотом. В общем, нет повести печальнее на свете''. Кстати, на мотив этой песни ''На тебе сошёлся клином белый свет'' спокойно можно петь телефонную книгу – пожалуйста, пойте вместе со мной:

212 – 3845

212 – 3845

212 – 3845

Безнадёжно

набирает

он опять.

Это Ромео звонит Джульетте, не зная, что она уже прикорнула в склепе. Ну, он в отчаяние, конечно. Не хлобыстнул бы чего. Страшно, аж – жуть. Короче, нет повести печальнее на свете. Да, хорошо было поэтам – песенникам в стране советской жить. Гони ''рыбу'': строчка – рупь!

Уж лучше услышать ''Шумел камыш, деревья гнулись''. По крайней мере, здесь информация для трезвых, что рядом – какой-то алкаш: будьте начеку!

В одной фразе Высоцкого:

''Лучше гор могут быть только горы,

На которых ещё не бывал…'' – больше смысла и информации, чем во всей знаменитой песне ''Подмосковные вечера'' (муз. Соловьёва-Седого. Слова Матусовского). Из Интернета: ''Их совместное детище чуть было не умерло в первый раз. Сначала популярнейший Марк Бернес, которого метили в исполнители «Подмосковных вечеров», наотрез отказался петь песню, которая «слышится и не слышится». Если музыка знаменитого исполнителя песен и актера устроила, то стихи вызывали у него вопросы . — А с речкой что случилось? Чего это она у вас «движется и не движется»? — вопрошал Марк Наумович. — Нормальная песня, — вступился за поэта Василий Соловьев-Седой. — «Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня», — продолжал жизнерадостно глумиться Бернес. — Я понял! Это из категории «попробуй сам!» Короче, Бернес отказался''.

Помню мою мгновенную реакцию на текст этой песни. На первый же подвернувшийся День рождения я написал поздравление, начав его словами:

Речка движется и не движется -

Я не понял ещё пока;

Песня слышится и не слышится –

Видно я перепил слегка…

10. О пророках

Кушнер – Фрумкину:

''Вы пускаете в ход «тяжёлую артиллерию»: Окуджава, Галич, Высоцкий. Признаюсь, что ни тот, ни другой, ни третий при полном уважении для меня пророками не являются. Не сотвори себе кумира''. Может быть, Кушнер хотел сказать – авторитетами не являются. Ни один, ни второй, ни третий никогда не строили из себя пророков. Более того, известно, насколько чуждо было это понятие Галичу. Вспомним его стихотворение ''Пророк'' о Солженицыне, который

видел себя пророком, ''единственным человеком, кто знает, как надо''.

…И не ветошь века, не обноски –

Он им даст начала всех начал!.

И стоял слепой на перекрёстке,

И призывно палочкой стучал.

………………………………….

Много ли на свете этих истин,

Что способны потрясти сердца?!

И прошёл пророк по мёртвым листьям,

Не услышав голоса слепца.

………………………………………….

Над вселенской суетнёй мышиной

Засияли Истины лучи!..

А слепого, сбитого машиной,

Не сумели выходить врачи…

(А.Галич ''Пророк'', 1 февраля 1973 г.)

11. Кушнер о Галиче

Что только не навешивает Кушнер на бедного ''салонного, кухонного'' Галича.

О музыкальной стороне песен Галича отошлю читателя к замечательно интересной статье Фрумкина ''Уан –Мэн – Бэннд'' (Тут остроумная игра слов :One man banned - ''человек, которого запретили'' звучит так же, как one man band – ''человек-оркестр''). Я знаю из разбираемой полемики, как раздражают Кушнера ссылки на кого-либо, но т.к. по сравнению с действительно феноменальной музыкальной эрудицией Кушнера я - никто, я вынужден ссылаться на авторитеты. (''Ведь я – червяк в сравненью с ним,/ в сравненьи с ним, с лицом таким -/с его сиятельством самим!'' Беранже. Знатный приятель. 1813 г. – Прошу прощения, Борис. Просто это сверху лежало, не мог не ухватить. Я действительно полон уважения к Вашей феноменальной эрудиции.)

Никита Богословский: ''Галич был исключительно одарённым музыкантом. К моему огромному удивлению, он играл на рояле совершенно свободно, как профессионал, причём знал наизусть множество трудных классических пьес…Как-то музицируя, он сыграл прелестную неизвестную мне ранее фортепьянную пьеску типа элегии. Я спросил: '' Чьё это?'' Он смущённо показал пальцем на себя. На мои настойчивые советы всерьёз заняться теорией композиции, продолжать сочинять музыку, он небрежно отмахивался – поздно мол! А вот на гитаре Саша играл плоховато. Такого владения инструментом, как у наших бардов Дольского или Бачурина,…не наблюдалось. Да это ему было и не нужно. Сила его стихов, высочайшее исполнительное мастерство, незамысловатые, очень специфические , чисто галичевские интонации незатейливых , но броских мелодий, изощрённого и сложного аккомпанемента этого и не требовали; все остальные достоинства его произведений напрочь поглощали гитарную примитивность. Делая её, однако, скромной, но необходимой деталью его песен. А вообще-то я считаю, произведения во всех своих компонентах мастеров такого крупного масштаба, как Галич и Высоцкой, навсегда привязаны к их собственной, авторской интерпретации…'' Однажды я записывал домашний концерт Галича среди его друзей. После исполнения ''Поэмы о бегунах на длинную дистанцию'' и ''Кадиша'' друг Галича композитор Николай Каретников сказал мне: ''Саша прекрасно знает классику. Обратите внимание на симфонизм его песен''. Вспоминает Лев Копелев: ''Корней Иванович Чуковский целый вечер слушал его, просил ещё и ещё, вопреки своим правилам строгого трезвенника сам поднёс певцу коньяку, а в заключение подарил свою книгу, написав: ''Ты Моцарт, - Бог, и сам того не знаешь!''

В 1992 году была выпущена книга ''Заклинание добра и зла. Александр Галич. О его творчестве, жизни и судьбе''. В книге собраны статьи и воспоминания его друзей и современников. Среди них – И. Грекова, Виктор Ардов, Юлий Ким, Лев Венцов, Ефим Эткинд, Андрей Сахаров, Елена Боннэр, Владимир Максимов, Лев Копелев, Виктор Некрасов, Андрей Синявский, Наталия Рубинштейн, Игорь Голомшток, Александр Штромас, Наум Коржавин, Никита Богословский, Владимир Фрумкин и другие авторы. Как-то среди интереснейших воспоминаний и внимательного анализа жизни и творчества Галича нет ни малейших следов салонного и кухонного поэта, по-барски презрительного к маленьким людям, который, тем временем, сам стал анахронизмом.

Эх, одиноко Кушнеру на Олимпе!

Галич. Признание в любви

Я люблю вас – глаза ваши, губы и волосы,

Вас усталых, что стали до времени старыми,

Вас убогих, которых газетные полосы

Что ни день – то бесстыдными славят фанфарами!

Сколько раз вас морочили, мяли, ворочали

Сколько раз соблазняли соблазнами тщетными…

И, как черти, вы злы, и, как ветер, отходчивы,

И – скупцы! – до чего вы бываете щедрыми…

По-барски презрителен к маленьким людям –эх!

12. Галич и песни протеста

Чтобы закончить с темой песен Галича, хочу поговорить о нём как об авторе песен протеста.

Кушнер: ''Думаю, что основным источником гитарной песни был вовсе не протест, а естественный, заложенный в человеке импульс творчества, движения создать что-то абсолютно своё. Выразить себя…''

''Не педалируете ли Вы здесь чересчур так же, как с ''советской'' песней политическую составляющую? Несомненно, определённый протест в этом движении был, но с расстояния времени он видится мне незначительным''.

''Его (Шостаковича) восьмая, Девятая, Десятая, позже Тринадцатая Симфонии – несомненный вызов режиму. ''Протестная'' мощь Шостаковича, на мой взгляд, неизмеримо превосходит салонное и кухонное пение Галича''.

Последнее заявление абсолютно смехотворно. Сколько людей ходили на симфонические концерты по сравнению с количеством людей, которые слушали магнитофонные записи? Сколько людей слышали Тринадцатую симфонию по сравнению с количеством людей, которые слушали Галича? В 1962 году, когда симфония была написана, её исполняли пару раз в декабре в Москве, и затем, насколько я помню, концерты были надолго отменены. Мне потребовались необычайные усилия несколько лет спустя, чтобы со всеми моими связями в магнитофонном мире добыть неизвестно кем сделанную магнитофонную запись Тринадцатой симфонии в исполнении Ленинградского симфонического оркестра под управлением Арвида Янсонса. Когда эту симфонию разрешили, наконец, исполнять время от времени, поезд протеста уже ушёл. Но важно ещё и другое. Я уверен, что, по крайней мере, половина тех, кто были на концерте, пришли не из-за музыки Шостаковича, а потому что эта симфония была написана на слова ''Бабьего Яра'' Евтушенко, о чём Кушнер даже не упоминает, и именно исполнение музыки со словами воспринималось, как протест против антисемитизма. Не было бы ''Бабьего Яра'', не было бы и музыки. Об этом говорит и сам Шостакович в мемуарах, записанных Соломоном Волковым: ''В данном случае Хрущёву было наплевать на музыку, он был разозлён поэзией Евтушенко''. (Перевод с английского – мой). И Евтушенко заставили переделать несколько наиболее неприятных для правительства строк до того, как разрешили симфонию исполнять.

Приятно ощущать протестную мощь Шостаковича, сидя в удобном кресле в своём кабинете по эту сторону океана через сорок лет после событий 60-х годов.

Галич:

''Паясничают гомункулусы.

Геройские рожи корчат.

Рвётся к нечистой власти

Орава речистой швали…''

''Мы не забудем этот смех

И эту скуку!

Мы поимённо вспомним всех,

Кто поднял руку!''

''Вот и смолкли клевета и споры,

Словно взят у вечности отгул…

''А у гроба встали мародёры

И несут почётный…

Ка-ра-ул!''